Книга 1: Узор Лотоса

Солнце, огромная горящая золотая бутыль, выливало свои пламени на каменные камни храма Филы. Свет, уже глубокий и золотой в этот поздний час, проникал сквозь массивные колонны; он вырезал игры теней на рельефах, изношенных временем, заставляя их почти волноваться, танцевать.

Воздух, трещащий от древней энергии над Нилом, окутывал таинством величественный каменный храм. Для Ипи он дрожал, как застывшее дыхание, теплое и живое. Это дрожащее дыхание поднималось от подошвы его босых ног, вдоль его членов. Как священный сок, который заставлял его сердце биться в медленном ритме его шагов.

Ипи любит приходить сюда, чтобы погрузиться, чтобы почувствовать каждую частицу этого присутствия, за пределами любой формальной молитвы. Храм говорит с ним через тонкие шепоты грубой чувственности: леденящая свежесть гранита под его пальцами, тяжелый и навязчивый запах ладана, который цепляется за пористые камни, и этот бесконечный шепот — эхо другого времени, переносимый ветром, который свистел между сухими тростниками, забытая песня.

Сегодня воздух наполнен необычной напряженностью, глухой давлением, которое, казалось, только Ипи мог полностью уловить.

Та-усерт, ткачиха-жрица, сидит перед сложным ткацким станком. Внушительная фигура, чье лицо, изъеденное солнцем, кажется способным проникнуть сквозь вуаль времени и читать судьбы в нитях. Вокруг нее другие ученицы работают, их ловкие пальцы воспроизводят канонические узоры с безмолвной дисциплиной, почти ритуальной. Их движения точны, отрегулированы, лишены малейшего колебания.

Ипи, сидя в стороне, отдается пальцами в балет стеблей папируса. Он наслаждается ощущением зеленых и хрупких стеблей, их влажной свежестью и тем, как они подчиняются его воле, превращаясь под его жестами в сеть нежных волокон. Его работа — одиночный остров посреди океана традиции, тихая мятежная бунтовщица.

Он ощущает раздраженный вздох Хенут, чьи пальцы, хотя и быстрые, сжимают нить льна. Хенут, поклоняющаяся правилам и идеальной симметрии, не может скрыть своего раздражения от смелой свободы плетения Ипи, которое она воспринимает как тихую ересь. Чуть дальше, Нефертари — чьи глаза, время от времени, поглядывают на работу Ипи — открывает свет восхищения, окрашенного непониманием.

Это маленькое общество, сплетенное из скрытых соперничеств и молчаливых суждений, кажется, скользит по ней, никогда по-настоящему не задевая. Ипи же следует внутренней мелодии, которую, кажется, слышит только она.

Потом тишина меняется. Она становится тяжелее, плотнее. Медленно превращается, из тишины работы становится тишиной сосредоточенного внимания. Ипи поднимает голову. Взгляд Та-усерт устремлен на него. Регулярный стук ткацких станков, кажется, замер, как будто все ученицы затаили дыхание. Внимание великой жрицы никогда не было незначительным; это был суд или пророчество.

«Ипи», — голос Та-усерт падает на него, как холодная жемчужина в горячем воздухе. Лишенный жесткости, он несет вес судьбы. «Покажи мне, что ты сделал».

«Твой папирус не следует ни одному из священных канонов», — замечает Та-усерт, ее низкий голос, кажется, заставляет камень вибрировать. «Он не рассказывает ни о победе фараона, ни о молитве к Осирису. Скажи мне, Ипи, какой путь следуют твои пальцы?»

Каждое слово вопроса весит как испытание. Ипи опускает глаза на свою работу, смущенный. Он привык держать свои мысли при себе, закапывать их глубоко в свое сердце.

«Они следуют… пути, который папирус мне показывает», — прошептал он, его голос едва слышен.

Та-усерт не отвечает сразу. Она встает и подходит, ее тень накрывает его. Жестом она указывает на мотив лотоса, который ткался на соседнем станке.

«А здесь, что ты видишь? Не только цвет и нить, я надеюсь».

Ипи поднимает глаза. Взгляде жрицы было что-то такое, чего он никогда не видел, острое осознание того, что традиции, переданные только дисциплиной, больше не достаточно. Что мир нуждается в тех, кто может снова услышать шепоты камня и нити. Это молчаливое ожидание было приглашением открыться.

«Нити», — прошептал он, увереннее. «Нити света».

Медленное кивание встречает его ответ. «А что ты делаешь с этими нитями, маленький Ипи?» Она смотрит на свои собственные руки, сеть волокон, которую она создала. «Я их тку… чтобы они не потерялись».

Тишина, которая последовала затем, была другой. Она больше не была тяжелой, но ожидающей. Та-усерт наклоняется, и ее опытные пальцы касаются его, ища за пределами техники саму вибрацию его души.

«Смотри», — сказала она мягко, снова указывая на лотос. «Это не просто цветок. Это символ. Лотос рождается в грязи, но поднимается над водой, чистый и непорочный. Он представляет возрождение, чистоту, трансформацию».

Когда Ипи следовал ее взгляду, слова жрицы, казалось, пробудили что-то в нем. Он увидел узор новыми глазами, он увидел за пределами украшения, он увидел путь. Его пробрала дрожь, физическое ощущение, как будто нити света, о которых он только что говорил, вдруг обвились вокруг его собственных пальцев. Теплая энергия исходила от ткацкого станка, энергия, которая не была его собственной.

Невозможное. В самом сердце льняного лотоса нити начали двигаться. Это не было иллюзией. Перед его глазами основа подчинялась невидимой воле, нити сжимались, пересекались сами по себе, чтобы медленно, но без малейшего колебания, образовать идеальный иероглиф. Анх. Знак вечной жизни.

Ипи затаил дыхание, сердце билось в груди. Он поднял глаза, полные слез и изумления, на Та-усерт. Жрица больше не улыбалась. Ее лицо было окрашено торжественной серьезностью, той, кто признает долгожданный знак.

«Иногда», — сказала Та-усерт, ее голос был шепотом, который, казалось, заставлял воздух вибрировать, — «нить сама ткет свою историю».

В этот момент Ипи понял свою истинную природу. За пределами простых детских мечтаний, его душа была глубоко настроена на тайные резонансы мира. Его путь звал его воспринимать скрытую ткань мира, следовать нитям света, которые вибрировали так же в льне, как и в камне, воде и душах людей. Его истинная история, самая опасная и самая великолепная, только начиналась.

Глава 2: Шёпоты разлива

Лодка скользила, как драгоценный деревянный серп по тёмному брюху Нила. Солнце, ещё робкое, золотило пальмовые рощи вдоль берега, но тень рассвета ещё витала, свежая ласка на моей коже. Я сидела, скрестив ноги, на подушке из переплетённого папируса, смесь растительного аромата с влажным запахом ила. Шум воды о корпус, навязчивый ритм, убаюкивал мои мысли.